Интендантуррат - Страница 46

В N давно не видели русских самолетов, налет произвел панику. В городе ужесточили комендантский час и светомаскировку. Крайнев получил нечаянные выходные. Опасаясь повторных налетов, немцы временно закрыли станцию: эшелоны следовали через N без остановок и преимущественно ночами. Обслуживающему персоналу велели сидеть дома. Крайнев подчинился и три дня бездельничал. Эльза была в восторге. Забросив дела в гостинице, она не отходила от возлюбленного. Они вместе ели, спали, мылись, разве что в уборную ходили порознь.

- Пусть бы самолеты еще прилетели! - сказала Эльза на третий день. - Так хорошо с тобой!

Крайнев вздохнул.

- Грех радоваться! - сказала Эльза, по-своему поняв его вздох. - Но я не могу удержаться. Умом понимаю: погибли люди...

- Это не люди! - сказал Крайнев. - Фашисты... Видела, что вытворяют?!

- Где? С начала войны не выезжала из города.

Эльза прижалась щекой к его плечу, Крайнев стал рассказывать. О гибели Брагина и сопровождавшего его бойца, о лагере для военнопленных в Городе, намерении немцев расстрелять городских евреев, пытках и убийстве семьи Мордки Иткина, уничтожении жителей Вдовска... Эльза плакала, он осторожно стирал слезы с ее лица, но продолжал. После того, как он закончил, Эльза долго молчала.

- Всегда знала, что ты замечательный человек, - вымолвила она, наконец. - Я тобою горжусь!

Крайнев не ответил.

- Не вздумай возражать! - сердито сказала Эльза, хотя Крайнев ничего такого и не думал. - Расскажи о себе! Ты обо мне все знаешь, а я о тебе - ничего. Хоть немножко!

Крайнев, выбирая слова, рассказал о родителях, бабушке, учебе в училище.

- Не могу поверить, что ты интендант! - сказала Эльза. - После того, как ты воевал в сорок первом. Да и здесь... Кем ты хотел стать в детстве?

- Переводчиком.

- Вправду знаешь два языка?

Крайнев задумался и продекламировал по-английски эпитафию на могиле Шекспира, сочиненную самим драматургом.

- Как по-английски "я тебя люблю"? - спросила Эльза.

Крайнев сказал.

- Звучит лучше, чем по-немецки, - сказала Эльза.

Крайнев улыбнулся и произнес фразу по-украински, затем - на белорусском и польском.

- Приятно, когда тебе объясняются в любви на стольких языках! - сказала Эльза. - Интересно, если по-белорусски "любить" - это "кахать", то ты "каханый"?

- А ты "каханка".

- Мне нравится! - сказала Эльза. - Хорошо знать много языков!

- Лучше иметь один свой и держать его за зубами! - возразил Крайнев.

- Не-е! - не согласилась Эльза. - За зубами плохо. Какой тогда французский поцелуй?

Она тут же продемонстрировала Крайневу, что его высказывание необдуманно. Крайнев вынужден был согласиться. В наказание Эльза велела ему трижды поцеловать ее по-французски. Однако уже второй поцелуй перерос в контакты второго рода, которые по взаимному согласию продолжались до полного изнеможения сторон. Эльза сразу уснула, а Крайнев долго лежал с открытыми глазами. Ему было неловко осознавать, что его отношение к Эльзе все более определялись словом "кахать". Это было неправильно - любить одновременно двух женщин, но в реальности получалось именно так. Они были очень непохожи: стеснительная, тихая Настя и раскрепощенная в любви, но жесткая в деле Эльза. В сознании Крайнева они сливались в один образ, индивидуальные черты одной дополняли другой, причем, получалось не нечто искусственное, а наоборот - близкое и родное. "Может, правы мусульмане, заводя несколько жен?" - подумал Крайнев, и тут же пристыдил себя за такую мысль. "Распутник! Сатир! Бабник!.." - клеймил он себя, а когда устал, придвинулся ближе к Эльзе. Он прижалась к нему горячим телом, и Крайнев, засыпая, подумал, что исламе все же что-то есть...

***

Поезд вырвался из лесного коридора и, пыхтя трубой, покатился по равнине. Плоская, обширная, она была засыпана снегом, скрывавшим неровности земли и маскирующим кустарниковые заросли. Кусты росли по берегам речки, бежавшей вдоль железнодорожного полотна. Железнодорожный путь недавно расчистили, две черные нитки рельсов тянулись далеко вперед, сливаясь воедино где-то в необозримой дали. Паровоз мощно дышал, огромные стальные колеса с силой вдавливали рельсы в мерзлую землю, те сопротивлялись, пружинили, толкая вперед тяжелую машину и прицепленные к ней вагоны. Машинист через стекла кабины посматривал вперед и по сторонам. Вокруг дороги не было ни души: ни человека, ни деревни, ни даже одинокого дома.

"Совсем не похоже на Германию! - думал машинист. - Там выезжаешь из одного города и сразу попадаешь в другой. Как богаты эти русские! Столько свободной земли!"

Машинист глянул на кочегара. Тот монотонно бросал уголь в топку: зачерпывал широкой лопатой и швырял в огненный зев, зачерпывал и швырял.

"Зачем этому Ивану столько земли? - подумал машинист. - Сюда бы рачительных немцев, они бы построили фермы, красивые дома, разбили сады..." - машинист вздохнул. Как миллионы немцев он разделял идею фюрера о нехватке жизненного пространства для Германии, но, как человек немолодой, понимал: отобрать эту землю у русских вряд ли получится. С начала войны машинист водил поезда по захваченным территориям. Ранее его маршруты пролегали далеко на восток, но с каждым годом они сокращались и сокращались. Здесь, в центральной части захваченной территории, они еще были значительными, но на юге, в Украине, русские приближались к границам рейха, земле, некогда называвшейся Польшей. Иваны наступали, яростно тесня оккупантов, и машинист, в полной мере хлебнувший военного лиха в первую мировую, понимал: русские не остановятся. Азиатские орды хлынут на Запад и катастрофа 1918 года повторится. Разумеется, эти соображения машинист держал при себе. Неосторожное высказывание могло привести в концлагерь, в лучшем случае - на фронт. Мерзнуть в окопах, как четверть века назад, машинисту не хотелось. Куда приятнее сидеть в теплой кабине паровоза.